Оля лежала, свернувшись, на медвежьей шкуре у входной двери и тихо плакала. Ее нагое тело подрагивало, заставляя еле слышно звенеть стальную цепь, идущую от ошейника к кольцу в стене. Сегодня первый раз за последние два года хозяин отправил ее ночевать у двери, с позором выгнав из спальни. Притянутые кандалами друг к другу руки и ноги слегка затекли, чуть саднили следы на теле. Но не это было причиной слез. Боль, полученная от хозяина, была ей в радость, а следы, оставленные рукой господина, - как похвальная запись в дневнике прилежной ученицы. Она любила его, любила преданно и верно, как положено ценной вещи, которой дорожат и пользуются с удовольствием. Оля давно уже осознала, что от рождения была готова стать рабыней. И она была бесконечно признательна хозяину за то, что он увидел и воспитал в ней ни с чем несравнимую страсть – страсть подлинной мазохистки. Она давно перестала стесняться своей наготы не только в доме, но и где угодно и перед кем угодно, готовая по приказу господина немедленно сбросить с себя одежду, принять нужную позу и служить так, как от нее потребуют. Ее не смущало то, что другие видят на ее теле следы наказаний и нетускнеющее клеймо на лобке, оставленное раскаленным металлом. Она была рабыней и не хотела иной судьбы.
…Клеймо. Это было напоминание на всю жизнь. Тогда хозяин наказывал ее долго и жестоко. Потом три дня она провела в камере, закованная в настоящие тяжелые кандалы, на сухой колкой соломе. Ее тело, покрытое высохшим потом и засыхающими рубцами, болело и саднило. Сильно хотелось пить. Но она не жаловалась. Хозяин поступил справедливо. И она выдержала наказание достойно. Ее сердце наполняли гордость и радость от того, что она осталась в этом доме. Это поддерживало ее все время, что она провела в темноте без воды и пищи. Впрочем, ежедневно ее выводили «погулять». Стояла зима, снегу намело по пояс. После полумрака камеры солнце слепило, в глазах крутились темные круги. Проваливаясь в сугробы, она совершала круг вокруг дома. В первый момент холодный снег обжигал кожу, и на какое-то время это было даже приятно. Меньше саднили раны, грязное тело радовалось свежему прикосновению чистого белого снега. Потом мороз давал себя знать. Кожа покрывалась мурашками и крупными каплями тающего снега. Заиндевевший металл кандалов прилипал к рукам и ногам. Чтобы согреться, надо было двигаться энергичнее. Она старалась, но сил было мало. Помогал хлыст хозяина, направлявший и в прямом смысле подстегивавший ее. Ожег хлыста, потом несколько быстрых шагов, потом снова упадок сил, сковывающий холод, и снова свист хлыста. Наконец, положенное число кругов пройдено. Она ложится лицом в сугроб. Набухшие от мороза и возбуждения соски обволакивает мягкий снег.  Низ живота сводит медленно подбирающийся оргазм. Двадцать ударов плетью на морозе рвут кожу, бросая девушку в жар. Боль от порки доводит ее до вершины страдания и возбуждения. Оргазм накрывает ее, заставляя забыть и холоде, и о боли. Обратно в камеру хозяин несет ее на руках.
Через три дня, к исходу ночи хозяин открыл дверь камеры, снял с Оли кандалы и вывел ее, нетвердо стоящую на ногах. Потом было несколько дней настоящего блаженства. Хозяин нежно купал ее в ванне, баюкал в мягкой чистой постели, кормил с ложечки, ласкал, гладил, лечил ее раны. Она готова была в голос плакать от такой нежности и заботы. Наконец, когда хозяин решил, что силы его рабыни в полной мере восстановились, он напомнил ей о последней части испытания. На ее теле навсегда должен будет остаться знак искупления и верности. Клеймо ее господина. Он показал ей специально отлитую форму, приложил к лобку, выбирая самое красивое расположение. От прикосновения пока еще холодного металла Олино сердце забилось чаще, дыхание перехватило. Она представила, как это будет. Знак рабыни, навечно. Поставленный рукой хозяина. Она опустилась на колени и поцеловала ноги хозяина. Он смотрел на нее с нежностью и любовью.
Вечером того же дня Оля стояла посреди подвала. Господин приготовил жаровню, в ней ярко пылал огонь. Клеймо лежало на столике. Хозяин волновался, она чувствовала это, хотя внешне он был абсолютно спокоен. Волнение передалось и ей. Сейчас ей предстоит перенести новую боль, какую она еще не испытывала. При этой мысли ее непроизвольно стало охватывать знакомое возбуждение. Дыхание стало глубже, соски набухли, вагина начала увлажняться. Хозяин подвел ее к высокой стойке и заставил перегнуться через нее, как на мостике. Затем он приковал ее руки и ноги к кольцам в полу. Ее талию он плотно пристегнул к стойке, цепь ошейника закрепила запрокинутую голову, не давая поднять ее. Хозяин нежно гладил ее тело, лаская соски и клитор. Потом пристегнул к соскам специальные виброзажимы и вставил вибратор в ее киску. Через несколько минут ее начал трясти сильнейший оргазм. Чтобы усилить возбуждение хозяин стал не очень сильно стегать ее по груди и животу. Потом он поставил жаровню так, чтобы ей было видно и стал накаливать клеймо. Она видела, как металл краснеет, потом начинает белеть. Ее охватил страх, страх неизведанной боли, перемешивающийся с сильнейшим сексуальным возбуждением. И вот, когда она в очередной раз почти подошла к оргазму, хозяин резко выключил вибраторы, схватил раскаленное добела клеймо, и плотно прижал его точно к намеченному месту внизу ее живота. Словно молния пронзила Олин мозг. Дикая, невозможная боль судорогой пронзила ее тело.  Пронзительный вопль вырвался из ее груди. Мышцы свело страшным напряжением. Она рванулась, в удерживавших ее оковах. На пике возбуждения боль притупляется, но эту боль притупить было невозможно. Шипение, запах опаленного тела наполнили подвал. И через несколько мгновений все кончилось. Господин отнял клеймо и на коже рабыни остался багровый след – знак его власти над ее телом и душой. Благодаря отвлекавшему ее возбуждению Оля не потеряла сознания. Боль не уходила, она стала ее частью. Клеймо горело на ее теле, слезы текли из глаз, хотелось унять боль, смахнуть ее или убежать от нее. Она, наверное, носилась бы в исступлении по подвалу или выбежала бы на улицу и бросилась в сугроб. Но оковы держали ее на месте, заставляя смириться с болью, сжиться с ней. Потом хозяин освободил ее лишь на мгновение, поставил на ноги тут же сковал ей руки за спиной. Он подвел ее зеркалу, и Оля увидела вспухшее, красное пятно на своем лобке.
- Опухоль спадет и останется только знак, - сказал хозяин. – Теперь это часть твоего тела.
Она опустилась на колени и поцеловала протянутую ей руку. Ночь она провела, пристегнутая к кровати за руки и за ноги. Ее то бросало в жар, то бил крупный озноб. Хозяин гладил ее, успокаивал, целовал ее тело. Потом она, наконец, впала в забытье и заснула. Через пару дней опухоль спала и Оля разглядела четко проступившую на коже эмблему своего господина. Она была великолепна. Теперь она будет всегда носить украшение, которое никто с нее не снимет. Даже она сама. Даже если не будет хозяина. Но об этом было лучше не думать. Больше всего на свете она боялась потерять своего господина…